АЙРЕКС - Престиж и пафос как жизненные стратегии социоэкономической группы

/ / / / / Престиж и пафос как жизненные стратегии социоэкономической группы

Престиж и пафос как жизненные стратегии социоэкономической группы

О. А. Кармадонов
Кандидат философских наук, доцент кафедры социологии Иркутского гос. университета.
Выпускник программы CI, 1999

Во всяком обществе, в любую эпоху существует некий культурно-ценностный образец или призма, сквозь которую воспринимаются и подвергаются оценке все существующие в данном обществе социальные группы. В соответствии с той или иной оценкой какие-то группы причисляются к более престижным, какие-то к менее престижным, какие-то - к совсем непрестижным. Критерий такой оценки может быть двояким: либо престижность той или иной социоэкономической группы, профессии приписывается ей в силу функциональной значимости для общества, либо ее ценность определяется приписанными такой группе некими исключительными и субъективно привлекательными качествами. В свою очередь, функциональная значимость социоэкономической группы может пониматься как исполнение ею в данном обществе функций управления и распределения, которые всегда предполагают ответственность, или как производство определенных необходимых услуг и товаров. Группа, престижная в силу неких исключительных и субъективно привлекательных качеств, престижна потому, что качества эти представляют собой ценность в данное время, в данном обществе, у данной общественности.

В любом случае, набор социоэкономических групп, ранжированных в зависимости от своего социального статуса, всегда достаточно конкретен. Однако этот набор не является постоянным.

Необходимо сказать, что понятие "престиж" довольно широко используется в социологической литературе. Причем наблюдается достаточно редкая в общественной науке относительная однозначность истолкования этого понятия. В самом общем виде можно определить престиж как некоторый признак или свойство, приписываемое обществом и/или общественностью какой-то социоэкономической группе, профессии, и характеризующееся признанием неких особых социальных достоинств этой группы и ее права на определенные блага, как символические, так и вполне материальные.. Престиж тесно связан с доходом, властью, уровнем образования.

Необходимо также отметить, что постулируемая мною аскриптивная сущность престижа значительно отличается от традиционной социологической оппозиции "приписывание - достижение" (ascription - achievement). Я не противопоставляю эти понятия и рассматриваю престиж как приписываемое (аскриптивное) свойство, обусловленное, в том числе, и достижениями индивидов - членов конкретной социоэкономической группы. Здесь я делаю попытку утилизовать понятие "пафос", который рассматривается в данной работе как средство, используемое "непрестижной" группой для своего сохранения.

Можно заметить, что пафос обусловлен и коллективным сознанием, и стремлением индивидов к позитивной идентификации, что говорит нам о его глобальной, онтологической обусловленности. Человек хочет, чтобы мир улыбался ему, и когда этого не происходит, он улыбается себе сам. Через собственный пафос.

Итак, социальный статус, престиж социоэкономической группы в идеале должен определяться ее действительной социальной значимостью, но в реальности все обстоит несколько иначе. Категория "престиж" является аскриптивной и часто зависит от набора ценностей, присущего индивидам - членам общества. В этой категории отражаются субъективные приоритеты индивидов, подкрепленные и/или сформированные определенными культурными образцами. Составными элементами этих образцов являются такие важные для индивидов категории как "доход", "власть", "уровень образования". Таким образом, "престиж" есть аскриптивный признак социоэкономической группы, являющийся производным от перечисленного набора элементов.

Престиж, тем самым, санкционирован определенной системой значений и предпочтений. Следовательно, при условии, что система значений изменяется, изменяется и престиж каких-то групп, профессий, изменяется их общественное восприятие.

Сам по себе престиж выполняет в обществе функцию консолидации социоэкономической группы, охранения ее статуса, поддержания у членов группы чувства собственной значительности, подчеркивание (явное или скрытое) собственной исключительности. Все то, что делает группу динамичной и максимально адаптированной к внешней среде, то есть престиж служит целям элементарного выживания группы. Очевидно, что истолковываемый таким образом, престиж имеет явное сходство с такими явлениями, как религия и идеология, особенно если учесть, что всякая социоэкономическая группа создает свой внутренний неписаный кодекс норм, обычаев и традиций.

Очевидно, однако, и то, что далеко не все группы признаются в обществе престижными, но выжить, разумеется, хотят все группы. И если престиж есть средство для увеличения жизненных шансов, то какое средство может использовать для увеличения этих шансов группа, лишенная статуса престижной? Это средство - пафос. Группа или профессия, не являющаяся престижной ни с точки зрения общества, ни с точки зрения общественности, создает для своего выживания определенный пафос, также сопровождаемый неким кодексом норм, предписаний, внутренних легенд и традиций. Социоэкономическая группа - аутсайдер отказывается нести на себе каинову печать непрестижности, и свое незавидное социальное и экономическое положение склонна истолковывать зачастую как некий крестный путь, своего рода святое мученичество, за которое неизбежно должно воздаться. Таким образом, пафос социоэкономической группы выполняет ту же функцию, что и престиж, поэтому данные понятия - не антитезы, они есть две стороны одной медали. Говоря точнее - пафос есть суррогат престижа. Последнее обстоятельство не преуменьшает его значения и действенности. Группы, лишенные престижа, - например, преступные сообщества, хиппи, люди неквалифицированного труда, разного рода социальные изгои, - создают и успешно реализуют свой собственный групповой пафос, позволяющий им относительно гармонично встраиваться в социальную реальность. Можно сказать, что пафос есть способ особого истолкования этой реальности, приведения ее в соответствие с собственным положением.

Социальная практика демонстрирует и другую характеристику дихотомии престиж-пафос. При наличии определенных условий, в особенности - в периоды социокультурного кризиса, возможна конверсия этих понятий, при которой группа, некогда престижная, становится непрестижной и наоборот. Данное явление в высшей степени свойственно российскому обществу на протяжении последних 10-15 лет. Набор престижных (или, по крайней мере, представлявшихся весьма достойными) групп, профессий был вполне определенным при советском режиме. Несмотря на то, что престижность определялась господствующей идеологией, она все же носила признаки действительной функциональной значимости, то есть была приближена к упомянутому выше "идеальному" варианту. Плюс ко всему, такая престижность обретала поддержку и в общественном сознании, оценивавшем престижность субъективно - через доход, власть, уровень образования (разве что в обратном порядке).

Таким образом, престиж тех или иных социоэкономических групп во времена советской власти был гармонично санкционирован как обществом, так и общественностью. К престижным (достойным) группам того времени относились: ученые, врачи, учителя, люди романтизированного труда (шахтеры, рыбаки, хлеборобы и т.д.), люди героических профессий (военные, летчики, моряки, разведчики, космонавты, милиция и т.д.), люди творческих профессий (артисты, певцы, художники, писатели, музыканты и т.д.). Политик как таковой, как личность в советское время отсутствовал, вместо него была фигура, репрезентирующая доминирующую политическую силу и государственную структуру - коммунистическую партию.

К социальным аутсайдерам той эпохи относились: представители уголовной среды, квазипредприниматели (спекулянты, "фарцовщики" и т.д.), бродяги, служители культа (священники, пресвитеры и т.д.). К социальным изгоям того времени отношу я и диссидентов, несмотря на то, что они не представляют собой ни социоэкономическую группу, ни профессию. Однако конверсия тандема престиж-пафос в отношении диссидентов носит весьма и весьма своеобразный характер, и мы остановимся на этом чуть позже.

Итак, существует набор конкретных социоэкономических групп, считавшихся престижными при коммунистическом режиме, - и в полной мере пожинавших плоды этой престижности, - и есть группы-аутсайдеры, лишенные в то время социального признания и создававшие поэтому собственный групповой пафос. Пафос избавлял членов этих групп от экзистенциальной заброшенности, оправдывал их перед ними самими и перед окружающим миром, позволял относительно гармонично и оптимистично существовать в социальном пространстве.

Таким образом, пафос есть своеобразная теодицея группы-аутсайдера, оправдание ее объективного положения в социальном континууме через субъективные представления самой группы. Конкретный дискурс группового пафоса надстраивался вокруг определенной и специфичной мифологемы. Так, для криминалитета пафос выстраивался вокруг "блатной романтики", "воровских законов", подкрепленных весьма весомым элементом "страдальчества за воровскую идею", при котором все этапы и пересыльные тюрьмы воспринимались как вехи крестного пути, мученичество за жизнь "по понятиям".

Пафос фарцовщиков-спекулянтов формировался вокруг мифологемы консьюмеризма - философии и психологии потребления, транскрибированной, разумеется, в отечественной действительности. "Красиво жить не запретишь!" - кредо данной группы. Моральные же и, вполне осязаемые, прямые преследования только придавали больше шарма и остроты их пафосу.

Бродяги ("бичи", "бомжи") культивировали свой пафос вокруг идеи свободы и неангажированности - социальной, политической и семейной. Сезонные сборы живицы, папоротника, ягод и ореха собирали весьма колоритную публику. Про многих из них многозначительно сообщалось: "А вообще-то у него высшее образование!". (Почтительная пауза).

Священнослужители (христиане и др.) исповедовали пафос, основанный опять же на идее "мученичества" и "крестного пути", через который необходимо пройти Церкви скорбно, но с достоинством, в ожидании воздаяния сторицей.

Идея мученичества не чужда была и диссидентам. Пыл экстатических переживаний, страстное желание пострадать за "веру" толкали этих людей на Красную площадь в 1968 г. (группа Е. Богораз), на публикацию и распространение запретной литературы. "Безумству храбрых", однако, песнь воспевали сами же "храбрые" - правозащитники и поборники демократической идеи.

Радикальные перемены, произошедшие в российском обществе за последние 15 лет, изменили картину социальной стратификации. Претерпела превращение и дихотомия престиж - пафос. Мы можем наблюдать, как изменяется на наших глазах состав героев российской социальной драмы, как трансформируются объективные статусы социоэкономических групп и субъективные представления их членов. Эта трансформация носит весьма специфичный и сложный характер. Какие-то группы сохранили или даже усилили свой престиж: артисты и кинорежиссеры, эстрадные исполнители, юристы, журналисты и др.; сия благополучная категория пополнилась за счет новых персонажей: бизнесмены, банкиры, политики, - которые из фигур - бледных элементов политической силы превратились в личности - олицетворение такой силы (сил).

Значительное число социоэкономических групп утратили свой престижный/достойный статус совершенно, - как шахтеры, хлеборобы, рыбаки, рабочие; или в значительной степени, - как ученые, педагоги, врачи, военные, полярники, писатели и т.д. Парадоксальным является то обстоятельство, что эти новые социальные изгои по-прежнему функционально важны для общества, и их сегодняшнее, мягко говоря, незавидное положение озадачивает и даже шокирует в первую очередь их самих. Необходимо отметить также то, что нисходящая мобильность таких социоэкономических групп носит не целостный, комплексный, а специфичный дискретный, раздробленный характер. То есть группа, теряя свои социальные позиции, утрачивает их не полностью. К критериям социальной состоятельности группы относят обычно три главных параметра: экономический, политический, профессиональный; и новые социальные изгои - это, прежде всего, изгои в смысле экономическом.

Таким образом, на данный момент очевиден тот факт, что новые социо-экономические аутсайдеры были поставлены перед необходимостью создания собственного пафоса, призванного выполнить роль утраченного престижа. Теперь посмотрим, как это происходило, чем сопровождалось, к чему привело и к чему может привести.

Восприятие, значение группы, как со стороны общественности, так и со стороны общества всегда присутствует в самом массовом сознании и в сообщениях масс-медиа. Причем, как правило, и там и там - полурефлекторно. По нескольким социо-экономическим группам под моим руководством в течение 1998, 1999 и первой половины 2000 гг. было осуществлено масштабное социологическое исследование, включавшее в себя контент-анализ центральной российской прессы, сплошное анкетирование и опрос в установленных группах-аутсайдерах в городах Иркутске, Ангарске и Усолье-Сибирском.

Контент-анализ. По таким группам как "рабочие", "интеллигенция" (врачи, учителя), "военные", "диссиденты", "криминалитет", "коммерсанты", "политики", "священники" была проанализирована "Комсомольская правда" за 1991, 1993, 1995, 1997, 1999 годы. Общий объем проанализированного массива составил 1200 номеров. Исследуемые параметры: частота упоминания, объем внимания, общий оценочный контекст (+/-). Категория "+" формировалась за счет информации позитивного, нейтрального и проблематично-сочувствующего характера; категория "-" за счет проблематично-осуждающей и негативной информации. Исследование количественных параметров было дополнено за счет транссимволического анализа (ТСА). Устанавливалась характерная доминирующая символическая триада по каждой из данных общностей. Частота упоминания вычислялась относительно общего массива исследуемых групп; под объемом внимания понимается производное от количества строк и печатных знаков данного сообщения, суммированное и выраженное в % также к общему массиву.

Интерпретация. "Рабочие". Итак, данная категория наших граждан в 1991 году была на шестом месте по объему внимания и частоте упоминания (суммарно). В 1993 - 1997 гг. рабочие сохраняют шестое место по данным параметрам в сообщениях "Комсомолки", а в 1999 г. занимают седьмую позицию. Достаточно стабилен и расклад оценочного контекста - около 70% информации позитивного, нейтрального и проблематично-сочувствующего характера, и около 30% негативной и проблематично-осуждающей. (К проблематично-сочувствующей относятся, например, сообщения о несчастных случаях, голодовках, безысходности. Проблематично-осуждающая -репортажи о некоей "деструктивности", муссирование мнения о том "одеяле, которое тянут на себя" шахтеры, энергетики и т.д.). Показательна в этой группе динамика доминирующей символической триады (ДДСТ): 1991 год - "манифестанты - нетерпеливые - требуют" ~ 1993 - "смертники - возмущенные - протестуют" ~ 1995 - "взрывы - отчаявшиеся - бастуют" ~ 1997 - "голодовка - возмущенные - бастуют" ~ 1999 - "собственность - обманутые - требуют". Налицо явный синдром "не сбывающихся желаний" и неадекватности реакций мира на твои действия. Ты возмущаешься, но ничего не происходит! Ты впал в отчаяние, а затем - снова возмутился, но снова ничего не происходит! Ты можешь сам, вместо президента, лечь на рельсы, можешь перекрывать автотрассы, не отгружать уголь, отключать свет, сидеть месяцами, стуча касками, на Горбатом мосту - все бесполезно! Данный феномен весьма показателен для России конца ХХ столетия. На Западе в ходу "символическое насилие", когда граждан исподволь принуждают производить, потреблять, голосовать и размышлять определенным образом. В нашей же стране власти научились "справляться" с проблемами, попросту не замечая их. Говоря психоаналитическим языком - проблемы (их носители) не "отреагированы". Символическое насилие, как бы к нему не относиться, порождено все же тем, что властям есть дело до своего народа, чего радикально не хватает властям российским.

Следующая категория - "интеллигенция". Сюда были включены две группы - врачи и учителя. Сделано это было по причине обнаружившейся подобности этих групп по исследуемым параметрам и потому, что мы опустили в своем исследовании тему остальных многочисленных представителей "ломовой лошади истории" (или троянского коня исторических процессов?), посчитав возможным и целесообразным ограничиться интеллигенцией "почвенной", самой настоящей.

Итак, по частоте упоминания и объему внимания (суммарно) интеллигенция с 3-го места в 1991 г. переместилась на 4-е в 1993, отошла на 5-е в 1995, вновь оказалась на 4-м в 1997, и вновь заняла пятую позицию в 1999. 3-е место в 1991 г. вполне логично - разговор о гуманизме был на пике, последующие же годы сделали данное понятие мало актуальным. Динамика оценочного контекста весьма показательна. В 1991 негативный контекст сообщений превалирует над позитивным (%) в соотношении 53/47, что было связано с активным "разоблачением пороков" нашего образования и медицины. Одними из главных инкриминируемых "злодеяний" были бесплатная основа, а также некий "консерватизм" существующих порядков и методов. В дальнейшем, однако, баланс оценочного контекста обнаруживает преобладание позитива и составляет в среднем соотношение: +70/-30 Устойчивость негативных 30% на протяжении исследуемого, после 1991 г., периода поддерживалась за счет регулярных сообщений о "равнодушных врачах", "врачах-убийцах", "педагогах-ретроградах", и "учителях-извергах". Сюда же, впрочем, влились и результаты сообщений о различных "сомнительных экспериментах" и "чреватых технологиях" в обеих сферах (например, микрохирургия глаза, Вальдорфская педагогика и т.д.). Примечательно, что в 1999 г. негативный контекст резко идет вверх - достигая соотношения +40/-60. Происходит это, главным образом, за счет безнадежного безденежья и отчаяния, связанного, опять же, с видимой бесплодностью всех протестных акций и абсолютным равнодушием властей.

ДДСТ интеллигенции: 1991 - "ответственность - оптимистичные - работают" ~ 1993 -"нищета - самоотверженные - работают" ~ 1995 - "надежда - отзывчивые - бедствуют" ~ 1997 - "безденежье - отчаявшиеся - бастуют" ~ 1999 - "безденежье - отчаявшиеся - работают". Комментарии, как говорится, излишни.

"Военные". 1991, 1993, 1995 - 2-е место по частоте упоминания и объему внимания (суммарно), 1997 - 3-е место, 1999 - вновь вторая позиция. 2-е место в первых трех анализируемых массивах "Комсомолки" складывалось и удерживалось за счет: 1) массового исхода Советской/Российской Армии отовсюду; 2) двух политических кризисов в стране (1991, 1993 гг.), когда армия отвечала по счетам политических авантюристов; и 3) чеченской бойни и других кипящих котлов постсоветского пространства. 2-ая позиция в 1999 г. опять же связана с новой кавказской войной. Весьма характерна динамика оценочного контекста. В 1991 г. +/- соотносятся здесь как (%) 32,7/67,3, в 1993 г. - как 47,4/52,6. Это, опять же, время огульной "демократизации" и разоблаченчества - низвергается все и вся, святого и непорочного практически не остается, светлое сникает и стушевывается. Пропадают куда-то "офицерская честь", "почетный долг и обязанность", "защитники Отечества". Всплывают и разбухают "дедовщина", "офицерское пьянство", "казнокрадство", "армейская тупость" и пр.. Только с 1995 г. расклад меняется в пользу армии: +64,6/-35,4, причем по нарастающей - в 1997: +71,2/-28,8. Связано это, думается, с пресыщением очернительством, а также с определенного рода совестливостью СМИ и массового восприятия, когда кадры кавказской войны еще и еще раз утвердили и подтвердили давно известное: главная привилегия человека в форме - право на смерть в бою. Характерен, однако, и расклад 1999 г: +45/-55%%. Последнее связано, главным образом, с усиливающейся трагичностью, новыми потерями и все более очевидной бессмысленностью кавказской бойни. Логична (в ретроспективе, естественно, - не более) и ДДСТ военных: 1991 - "агрессоры - жалкие - изгоняются" ~ 1993 - "дисциплина - мрачные - гибнут" ~ 1995 - "мужество - оплеванные - усмиряют" ~ 1997 - "усталость - отчаявшиеся -возвращаются" ~ 1999 - "русские - мужественные - сражаются". Характерна прозвучавшая в 1999 этническая составляющая данных событий. Она присутствовала здесь, разумеется, постоянно, имплицитно, но старательно пряталась за фасадом "борьбы с терроризмом". "Мы воюем не с чеченцами, мы воюем с бандитами!" - было лейтмотивом всех правительственных заявлений. Увы, воюем мы все-таки именно с чеченцами, то есть с чеченским народом, а "мы" - это именно русские.

"Священники" . По частоте упоминания и объему внимания (суммарно): 7-е место в 1991 г., 3-е в 1993, 4-е в 1995, 2-е в 1997, 6-е в 1999. В оценочном контексте сообщений на эту тему, безусловно, превалирует позитивное содержание, +/- соотносятся как (%) 85,4/14,6 в 1991 г.; 80,7/19,3 в 1993; 91/9 в 1995; 91,9/8,1 в 1997; и 80/20 в 1999.

ДДСТ священников: 1991 - "возрождение - активные - организовывают" ~ 1993 - "пастырство - милосердные - освящают" ~ 1995 - "проповедь - активные - вразумляют" ~ 1997 - "молебен - терпеливые - наставляют" ~ 1999 - "патриарх - активный - работает". Функция священничества на протяжении всего исследованного периода достаточно устойчиво характеризуется менторско-организаторским содержанием, последовательным наставлением "перестройки - перестрелки - переклички". Необходимо заметить, что основной массив сообщений здесь был, разумеется, посвящен именно православному клиру, что отражает общую тенденцию в СМИ, публикующих репортажи на религиозную тему. Остальные конфессии, включая и вполне "традиционные" (такие, как русские старообрядцы, католичество), появляются редко, неохотно и в неоднозначном оценочном контексте. Как уже было сказано, данное явление является частью более общего процесса, а именно - беспощадной борьбы Православной Церкви с конкурентами в духовной сфере. Показательно, что острие этой борьбы направлено именно на христианские общины, включая баптизм, Свидетелей Иеговы, адвентистов 7-го дня, пятидесятников и др."Криминалитет". 1991, 1993 - 5-е место по частоте упоминания и объему внимания, 1995 - 1-е место (!), 1997 - 7-е место. "+" и "-" оценочного контекста соотносятся как (%) 17/83 (1991), 11,7/88,3 (1993), 9,4/ 90,6 (1995), 40,3/59,7 (1997), и 0/100 (1999). Напомним еще раз, что категория "+" в нашем исследовании формировалась за счет позитивной, нейтральной и проблематично-сочувствующей информации, категория "-", за счет информации проблематично-осуждающего и негативного характера. ДДСТ криминалитета: 1991 - "банда - наглые - расстреливают" ~ 1993 - "малолетки - жестокие - зверствуют" ~ 1995 - "терроризм - жестокие - убивают" ~ 1997 - "значительность - серьезные - живут (так)" ~ 1999 - "преступники - жестокие - убивают".

Итак, диверсификация преступности нашла свое отражение и на страницах прессы, в нашем случае - "Комсомольской правды". Показательны 1-е место по суммарному объему внимания и частоте упоминания в 1995, сопряженное с увеличением негативного оценочного контекста , 7-е место в 1997 г., сопровождаемое едва ли не выравниванием баланса оценочных категорий, и 3-е место в 1999. В первом случае причины более или менее на поверхности - кавказская война, масса материалов о бандитизме и терроризме, коррупции, крупных махинациях и т.п. Во втором случае причины менее очевидны. Суммарное внимание, откатившееся на 7-е место, связано прежде всего с другим, поглотившим все объектом - политическим кризисом в стране. Относительный же баланс оценочного контекста стал результатом известной эволюции взглядов и умонастроения как отечественных масс-медиа, так и граждан - реципиентов, причем от самых рядовых - до самых верхов. "Самые рядовые" (особенно в молодежной среде) стригутся так коротко, как только могут (как будто только "освободился"), заседают на корточках в самых неожиданных местах (ведется разговор "за жизнь"), зимой распускают уши своих дорогих, и не очень, шапок (внешняя "развязанность", являющаяся проекцией внутренней "отвязанности", фактически - перманентный угрожающий "оскал") одеваются преимущественно в темное, уж не говоря о сленге, которым сегодня обильно пропитан весь наш "великий и могучий, правдивый и свободный" русский язык "Верхи" демонстрируют собственную "отвязанность" именно лингвистически - диспуты на "фене" в госдуме, сентенции вроде "надо делиться" (А.Лившиц) и т.д. и т.п. Я бы отнес сюда, пожалуй, и бесподобное "педалировать", а также все эти встречи "без галстуков" (так и хочется продолжить ряд).

Безусловно, ситуация, сложившаяся в стране, вынуждает людей защищаться. Тот, кто не уходит в религиозную общину, ведет себя так, как по его представлениям, вести себя сегодня наиболее адекватно. Если тебя не защищает государство, защищайся сам, а значит - постоянно демонстрируй собственную агрессивность. Однако проблема в том, что данное поведение не проходит бесследно для глубинных этических устоев, "морального закона внутри нас" (И. Кант). И тогда поведение и образ жизни представителей уголовной среды перестают восприниматься как безусловная патология. Роль (и вину!) прессы здесь трудно переоценить. Суть эволюции репортажей о криминалитете ("Комсомольская Правда") заключается в том, что на смену обычным сводкам о преступности и статьям о милиционерах-героях пришли развернутые, вполне психологические материалы о разного рода япончиках, михасях, солониках и прочем отребье (называя вещи своими именами). В этих объемных публикациях на первый план выступила фигура самого "героя", с его чаяниями, надеждами, трудной судьбой и многими страданиями. Содержание преступной деятельности персонажа отходит на второй план, и страдания, причиненные им другим людям, остаются в тени. Перефразировав нашего последнего генсека можно сказать, что какое-то время у нас активно воздвигался образ бандитизма "с человеческим лицом".

"Коммерсанты". По частоте упоминания и объему внимания (суммарно) - на 4-м месте в 1991 г., на 7-м в 1993 и 1995 гг., на 5-м в 1997 г., и на 4-м месте в 1999г. "+" и "-" оценочного контекста соотносятся как (%) 85/15 (1991), 79,1/ 20,9 (1993), 61,6/38,4 (1995), 60/40 (1997), и 45/55 (1999).

ДДСТ коммерсантов: 1991 - "предприимчивость - милосердные - богатеют" ~ 1993 - "предприимчивость - крупные - гибнут" ~ 1995 - "собственность - колоссальные - торгуют" ~ 1997 - "руководство - солидные - договариваются" ~ 1999 - "малый бизнес - бесправный - задыхается". Данные весьма красноречиво иллюстрируют эволюцию восприятия данной категории нашим обществом. Первое умиление и восхищение людьми, заработавшими неслыханные для советского уха деньги, первые надежды, связанные с развитием предпринимательства в России сменялись постепенно разочарованием, равнодушием, угрюмым созерцанием.

Столь же наглядно представлена и эволюция самого бизнеса в России. От задора молодых предпринимателей, которые, ошалев от собственного скоропостижного благополучия, жертвовали налево и направо, платили умопомрачительные суммы в виде партийных взносов, через трагический период кончин, связанных с призывом "делиться", прозвучавшим со стороны криминалитета, к увеличению масштабов (до размеров сырьевого потенциала страны и т.д.) и оборотов, приобретению небывалого веса и влияния, достижению окончательных договоренностей между собой и с криминалом. Последний, безусловно, вскормлен предпринимательством, его сила и мощь напрямую связаны с силой и мощью российского делового мира. Что же тогда "возродил", "укрепил" и "поставил на ноги" российский бизнес?

"Политики". Очень популярная у СМИ категория. По частоте упоминания и объему внимания (суммарно) - 1-е место в 1991, 1993 гг., 3-е место в 1995 г., вновь 1-е место в 1997 и 1999гг. Оценочный контекст: "+" и "-" соотносятся как (%) 39/61 (1991), 46,6/53,4 (1993), 62,8/37,2 (1995), 74/26 (1997), и 60/40 (1999).

ДДСТ политиков: 1991 - "дележ - решительные - грызутся" ~ 1993 - "нестабильность - скандальные - разбираются" ~ 1995 - "неэффективность - скандальные - судятся" ~ 1997 - "абсурд - комичные - делают заявления" ~ 1999 - "лихорадка - нервные - разбираются".

В отличие от криминалитета и коммерсантов, это та категория, которая еще не все разделила. Или, другими словами, передел "власти - собственности" в российском государстве пока еще не завершился.

Понятие "власть - собственность" употребил для описания специфичной социально-политической структуры традиционного Китая известный отечественный востоковед Л.С. Васильев. В стране, где бюрократия стала классом как социальная организация, и нормой как принцип управления, власть и собственность действительно неразделимы. В России это также традиционный тандем, но наиболее очевиден, ярок и пагубен он в моменты кризиса, тем более такого глубокого и безнадежного, как сейчас.

Динамика доминирующей символической триады российских политиков - по сути, самый настоящий диагноз. И руководство страны, и законодательная власть, и свободные художники от политики в своих поведенческих актах и заявлениях иррациональны, абсурдны, непредсказуемы, а главное - неэффективны.

Иррациональность, как правило, деструктивна, разрушительна, если сопряжена не с безобидными художественными изысками творческой натуры, а с "властью - собственностью", дающей в руки не кисть или перо, а танки, орудия и воинские формирования. Политики сходят с ума, и вместе с ними сходит с ума все общество.

Один из сегодняшних российских парадоксов - паралич протестного потенциала широких масс, которым все же постоянно приписывается готовность "вот-вот взорваться", и реализация, причем в самой брутальной форме (1991, 1993 гг.), протестного потенциала властей предержащих, от которых ждут как раз предсказуемости и стабильности.

Показательно в ДДСТ этой категории движение от критичного ее восприятия, жестких формулировок и отношения "всерьез" к иронично-саркастическому тону во всем, что с политиками связано. Сопровождается данная тенденция с перемещением в "теплый" спектр оценочного контекста - малая критичность репортажей сочетается с этаким добродушным сетованием и журением, перемежаемым и проблематично-сочувственными сообщениями (в частности, регулярные некогда релизы из ЦКБ).

"Диссиденты". Стабильное 8-е (последнее) место по частоте упоминания и объему внимания (суммарно) на протяжении всего анализируемого периода. Однако оценочный контекст эволюционировал, "+" и "-" соотносятся здесь как (%) 79/21 (1991), 75/25 (1993), 67,7/32,3(1995), 56,9/43,1 (1997), и 80/20 (1999).

ДДСТ диссидентов:1991 - "мученики - талантливые - боролись" ~ 1993 - "противленцы - выдающиеся - ненавидели" ~ 1995 - "реалисты - оптимистичные - пророчествуют" ~ 1997 - "перерожденцы - малоприятные - оскорбляют" ~ 1999 - "искусство- талантливые - творят".

Итак, отношение к данной категории лиц претерпело трансформацию совершенно очевидную. Уважительное, внимательное выслушивание постепенно превращалось в пустую форму и закончилось обыкновенным раздражением и досадой. Нет сомнения, что немало такому ходу вещей способствовали сами диссиденты. Обращает на себя внимание форма прошедшего времени деятельностного символа 1991 и 1993 годов. Ясно звучит ностальгия по тому времени, когда еще было с кем бороться, с одной стороны, а с другой - несколько неврастеничное напоминание прошлых заслуг, акцентирование на прошлых протестных акциях и антисоветской деятельности. Это вполне понятно, поскольку диссиденты после 1985, и особенно - 1991 г. оказались в нелепом положении - коммунистический монстр, на борьбу с которым они положили свои жизни, разрушился вовсе не под их воздействием, - а изнутри. Процесс саморазоблачения и последующего бичевания коммунистического короля, возопившего на весь мир о собственной наготе и более того - уродстве, озадачил даже многих советологов, прогнозировавших деградацию режима, но не такую обвальную. Почти в одночасье мир проснулся в другом мире. Это, безусловно, лишало диссидентов возможности поддерживать пламя своего священного негодования, а многих из них лишило и буквально куска хлеба (на "голосах", в различных изданиях и т.д.). Тем более это поставило под сомнение весь смысл предшествовавшей жизни под знаком борьбы с коммунизмом.

На Западе к ним потеряли интерес, диссиденты потянулись в Россию и здесь поначалу не разочаровались - встречали их хорошо и с пиететом. Немного повспоминав о прошлых страданиях, эти люди, каждый на свой лад, принялись объяснять, "как нам обустроить Россию".

Но интерес уже затухал. Усугубляющийся кризис экономики и прочих социальных сфер просто не оставлял времени на переваривание часто путанных и уж точно мало согласующихся с нашей реальностью сентенций. Невнимание, естественно, обижало, и бичеванию начало подвергаться все больше объектов не из прошлого, а из настоящего, хотя существовала и другая тенденция - затыкание собственных ушей, закрывание глаз и повторение мантры: "Он хороший, он хороший, он хороший" (Ростропович).

Естественно, что невротические реакции вызвали совершенно определенное восприятие и отношение. Пиетет сошел на нет, критичность возросла - в 1997 г. "+" /"-" оценочного контекста соотносятся уже как 56,9/ 43,1%%! Отсутствие особого почтения к данной категории лиц обнаруживается и в массах.. В ходе следующего этапа исследования, 400 респондентам предлагалось ответить на вопрос: "кто такие диссиденты" и, по возможности, назвать кого-нибудь из них. Вообще не смогли ответить 43,16% опрошенных, некоторое представление продемонстрировали 56,84%. Наиболее типичные формулировки отражают тот факт, что диссиденты - это "уже история", построены в прошедшем времени - "люди, уехавшие из страны по политическим мотивам", "люди, боровшиеся с государственным строем", "люди, которые были не согласны..." и т.п. Из этих респондентов смогли назвать кого-нибудь конкретно 84%. Чаще всего упоминались Солженицын (79%), Сахаров (34,3%), Ростропович, Вишневская, Галич, Бродский (7,5%). Один респондент назвал Иуду и один - Ельцина. В 1999 г. тон репортажей, связанных с диссидентством, становится умереннее, обратившись в русло преимущественно эстетическое.

История отказала диссидентам в лаврах сокрушителей коммунистического строя в нашей стране, но тем же самым она создала их законченный экзистенциальный облик, основной элемент которого - трагизм, драма личной судьбы и идей, ими исповедовавшихся. Они не вышли из сферы духа, не попрали ногами грубую материю поверженного режима, и в этом, пожалуй, есть какой-то глобальный, онтологический смысл. Трудно представить Александра Солженицына депутатом Государственной Думы, в очереди к микрофону.

Итак, тезаурус всех вышеуказанных социоэкономических групп определен. Мы проанализировали, как они представлены на страницах СМИ ("КП"). Для подкрепления (проверки) полученных выводов был также предпринят опрос в ходе упоминавшегося выше исследования по четырем возрастным кластерам. Респондентам в самом начале анкеты было предложено расположить такие профессии, как врач, учитель, рабочий, политик, военный, коммерсант, ученый, священник на шкале престижа из восьми позиций (1-я позиция - "самая престижная", 2-я - "менее" и т.д.). На последней странице анкеты было предложено оценить по пятибалльной шкале социальную значимость, важность для общества тех же самых профессий.

Результаты следующие: как наиболее престижные (первые две позиции) были определены профессии политика (71,2%) и коммерсанта (60,4%). Наименее престижными (последние три позиции) оказались рабочий (61,9%), священник (47,5%), и учитель (28%). Врач, военный и ученый совершали ротацию в пределах трех промежуточных позиций.

При сопоставлении этих данных с данными оценки социальной значимости вновь приходится говорить о разорванности, парадоксальности и одновременной антиномичности массового сознания россиян. В качестве наиболее важных (4-5 баллов) профессий были определены врач (92%), учитель (90,6%), ученый (82%), рабочий (76,3%), военный (67,6%), и политик (60,4%). Священника к социально значимым этого уровня причислило лишь 32,3% опрошенных, а коммерсанта и того меньше - 10,8%. Вместе с тем, 23% респондентов посчитали священника наименее важным с точки зрения социальной значимости (0,1 балл), и так же отнеслись к коммерсанту 15,8% участвовавших в опросе. То есть, те, кто сегодня "престижен", социально может быть "не значим", и наоборот.

Клочковатость и непоследовательность массового сознания наших граждан - налицо. Та же картина открывается и в связи с проблемой определения понятия и содержания "престижа". Что же это все-таки такое?

Очевидно, что функциональная значимость для общества не может быть критерием, - по крайней мере, в России конца ХХ века. Критерием явно выступает опять-таки "власть - собственность", та власть, которая приносит собственность, и та собственность, которая приносит власть. Вместе с тем, в двух описанных измерительных методиках обнаружились не только рассогласование, но и определенные соответствия. Так, политик признан престижным, и он же признан большинством (пусть и не подавляющим) социально значимым. Здесь, видимо, сработал определенный этатизм нашей психологии. Примечательным представляется совпадение и в случае священника. Данной категории отказано большинством наших респондентов как в престиже, так и в социальной значимости. Религиозность россиян все-таки весьма проблематична.

Итак, есть достаточно определенный набор престижных групп, и групп, которым в престиже отказано. Как же создают свой пафос эти последние, на что они опираются и уповают в своем существовании в первую очередь? Отечественными социологами (В.А.Ядов и др.) проводились исследования по проблемам социальных идентификаций в современном российском обществе. Было установлено, что в иерархии идентичностей стабильно доминируют первичные группы, т.е. семья, друзья, коллеги, люди той же профессии Тем самым одним из фрагментов пафоса группы, безусловно, является профессиональная идентичность, ощущение принадлежности к некоему делу. Однако, в чем же конкретно проявляется данное ощущение, в каких формах реализуется данная идентичность? Для выяснения этого нами был предпринят следующий этап исследования. Весной 1999г. в гг.Иркутске и Ангарске был осуществлен анкетный опрос в профессиональных группах врачей и учителей, той самой "почвенной", непрестижной сегодня интеллигенции. Вопросы были направлены на сбор информации по трем основным блокам: 1) выяснение общего восприятия собственной профессии; 2) оценка профессиональной самореализации и "поглощенности" профессией; 3) оценка возможностей и перспектив улучшения собственного благосостояния, определение в чем конкретно данные улучшения будут выражаться для респондента лично.

Было опрошено 400 человек (по 200 от каждой профессиональной группы) в возрасте от 19 до 64 лет. 75% опрошенных имеют высшее образование, и 25% - среднее специальное. Результаты по обеим группам, как и ожидалось, оказались почти абсолютно сопоставимы, поэтому здесь я посчитал целесообразным привести суммарный итог.

Тематические блоки были "рассыпаны" по анкете, чтобы снизить кумулятивный эффект той или иной темы.

По 1-му блоку (восприятие профессии) выяснялось: "Сделали бы вы заново, если б была такая возможность, такой же профессиональный выбор?". 64,2% опрошенных сделали бы другой выбор, 30,2% сохранили бы верность избранному пути, и 16,6% с ответом затруднились. Далее был задан вопрос о том, насколько ощущается респондентом востребованность его профессии в нашем сегодняшнем обществе. "Сильно" - 25%, "средне" - 41,6%, "слабо" - 29,2%. 100% опрошенных согласились с утверждением, что их профессиональная деятельность оценивается (материально) непропорционально: в 10 раз - 58,3%, в 4 раза - 20,8%, в 2 раза -16,6% опрошенных.

Однако "уважаемой в обществе" свою профессию считают 79,2% ("неуважаемой" - 20,8%), и сами лично достойной считают ее 84% опрошенных. 75% респондентов радуют результаты их трудов "время от времени", 12,5% - "постоянно", и 8,3% - "редко". Все-таки 85% не хотели бы, чтобы ту же профессию приобрели их дети.

Второй тематический блок (профреализация и "поглощенность"). Как выяснилось в ходе исследования, за новейшими открытиями и достижениями в их сфере постоянно следят 60% опрошенных, время от времени - 31,6%, и редко - 8,3%. По мнению опрошенных, наиболее существенным условием для профессионального роста являются личные стремления (87,5%), менее значимы здесь - индивидуальные способности (50%) и материальное благосостояние (37,5%). На 70% реализуют себя в профессиональной деятельности 58,3% респондентов, на 50% самореализуются 33,8% опрошенных, на все 100% - только 8,4%. Объем своего времени между семьей и работой поровну делят 33,3%, на 30/70%% соответственно - 16,6%, на 70/30%% -20,8%, и на 20/80%% - также 20,8% опрошенных.

На усиление было предложено оценить свой профессиональный уровень. "Близки к своему потолку" 50%, 41,7% опрошенных посчитали, что им "еще расти и расти", и только 8,3% полагают, что "достигли максимального в своей профессиональной сфере".

Третий тематический блок (перспективы улучшений). При ответе на вопрос "С чем вы в большей степени связываете возможность улучшения Вашего благосостояния?", - с нормализацией общей социально-экономической ситуации в стране в большей мере (по пятибалльной шкале) связывают такую возможность 92% респондентов. Со сменой рода деятельности (5 баллов) - 30,7%, с изменениями в личной жизни (большинство опрошенных - женщины) - 42,3%, и с личным профессиональным совершенствованием - 69,2%.

При попытке спрогнозировать развитие ситуации в России на ближайшие 10 лет, 25% наших респондентов склонны считать, что будут только ухудшения, 45,8% полагают, что хуже намного не будет, но и лучше тоже, считают, что будут некоторые улучшения 25%, и надеются, что будут серьезные улучшения - 4,2% опрошенных.

При ответе на вопрос - "Какие результаты возможных улучшений были бы для Вас наиболее значимыми?" (по пятибалльной шкале), приоритеты распределились следующим образом: 75% связывают такие улучшения с возможностью получать достаточную оплату своего труда, 70,8% - с возможностью спокойной и предсказуемой жизни (5 баллов), 45,8% - с возможностью профессионального совершенствования, 29,2% - с возможностью уважать свое правительство, и 25% - с возможностью гордиться своей страной. 4,2% респондентов затруднились ответить (видимо, те, для кого такой ход событий представляется совсем уж маловероятным).

Интерпретация. Итак, большая часть опрошенных сделала бы другой профессиональный выбор. если бы представилась такая возможность. Ответ прозвучал явно под воздействием общего социального настроения, это и являлось задачей, вопрос был самый первый. Востребованность своей профессии ощущается в основном средне и слабо, это, безусловно, связано с непропорциональной оплатой труда, большинство определило эту разницу в 10 раз (подобный же вопрос, задававшийся в тех же профессиональных группах весной 1998 г., в "докризисное" время, давал цифру - "в четыре раза").

Дальнейшие вопросы более глубокого порядка дают известное "потепление" атмосферы социального настроения, и большинство уже определяют свою профессию как уважаемую в обществе и, безусловно, достойную с их личной точки зрения. Плоды трудов, вместе с тем, радуют в основном "время от времени". Это, конечно, связано со спецификой профессиональной деятельности врача и педагога, но и, я полагаю, с персональной ответственностью и личной требовательностью к себе. Своим детям большинство все-таки не пожелало бы той же профессиональной стези - опять работает общая ситуация, положение профессии.

Тяга к квалификационному росту у большинства опрошенных сохраняется, причем главным условием такого совершенствования признаются все же личные стремления, а не материальный фактор. Характерно, что на 100% профессионально самореализуется минимум наших респондентов, доминирует реализация на 70%. Основная масса опрошенных поровну делит жизнь между семьей и работой, однако тенденция к превалированию профессиональной деятельности присутствует. Большинство определили себя как "неплохо знающих свое дело", и четверть опрошенных назвали себя настоящими профессионалами. Явно присутствует профессиональная осторожность в оценках и выводах, но и некоторая гордость своим уровнем. Почти пополам разделились наши респонденты на тех, кто считает, что они "близки к своему потолку", и тех, кто полагает, что расти и развиваться им еще возможно и необходимо. "Потолок" здесь - вовсе не ограничение, это тот профессиональный уровень, который человек полагает для себя желательным. Минимальное количество наших респондентов смогли сказать, что они "достигли максимального".

Весьма показательным является то обстоятельство, что абсолютное большинство опрошенных возможность улучшения своего благосостояния связывает, прежде всего, с нормализацией общей социально-экономической ситуации в стране, и это при том, что реальными такие будущие улучшения считает только четверть опрошенных. Видимо, поэтому следующий по величине процент опрошенных (69,2%) рассчитывает только и главным образом на личное профессиональное совершенствование. Гипотетические же улучшения связываются, прежде всего, с возможностью получать достойную оплату своего труда и вести спокойную предсказуемую жизнь. В общем, вполне понятные, простые и действительно важные вещи, в отличие от таких умозрительных (В.А.Ядов сказал бы "воображаемых"), как возможность уважать свое правительство и гордиться своей страной.

Итак, "непрестижные" ныне врачи и учителя не просто спасаются в группе повседневной практики - профессиональной среде, но и демонстрируют значительный потенциал к совершенствованию, и стремление к его реализации, рассчитывая, главным образом, на свои силы. Таким образом, содержание и характер одного фрагмента, или одной половинки пафоса данной социоэкономической группы ("интеллигенция") вскрыто и описано. Что же представляет из себя другая его часть? Это - осознание малой перспективности своей профессии в будущем (вспомним вопрос о детях), уверенность в невероятно непропорциональной ее оплате, нечастая удовлетворенность плодами своих трудов, полное осознание малой реальности каких-то позитивных изменений в обществе в целом, даже на десятилетнюю перспективу, и одновременная позитивная в целом социально-профессиональная идентичность. Люди данной группы, осознав всю тяжесть и горечь своего крестного пути, идут по нему упорно и с гордо поднятой головой. Непрестижная группа отказывается нести клеймо непрестижной, и, создавая свой пафос, в качестве одного из двух образующих ферментов полагает "святое мученичество". Тем самым пафос группы есть "узкоспециализированное" социальное настроение, культивируемое в неблагоприятных для группы социоэкономических условиях, призванное выполнить роль недоступного престижа, т.е. придать онтологический смысл и нерядовое значение типу и характеру деятельности группы, и основывающееся на приоритетной и структурированной профессиональной идентичности, сочетаемой с исповедованием необходимого мученичества за правое дело.

Понятие "социальное настроение" не случайно введено в данное определение, оно употреблялось выше, трактовка этого феномена в изложении Ж.Т. Тощенко, а именно - признание его конструктивной роли, способности к трансляции и "выраженности через эмоциональные состояния, умонастроения, ценностные ориентации и убежденность индивидов" как нельзя лучше соответствует и помогает моим подходам к понятию группового пафоса. Можно сказать, что социальное настроение есть родовое понятие, а групповой пафос - видовое.

Итак, есть престижные группы, и есть группы пафоса; престиж и пафос - конвертируемые феномены, задача у них одна - спасение социоэкономической общности. Существует рассогласование в принципиальных основах престижной и непрестижной групп. "Непрестижная" группа может быть социально значимой, а "престижной" может быть отказано в такой значимости, что отражает общую рассогласованность и синхронную антиномичность массового сознания в российском обществе наших дней.

Увы, похоже, мы все еще продолжаем разбрасывать камни, как в стороны, так и друг в друга. И все-таки, когда придет время их собирать, когда мы очнемся, наконец, от нелепости и дурмана "динамического хаоса" и начнем действительно возводить новую и великую Россию, вся надежда будет именно на них - профессионалов, создавших свой пафос.

Однородность понимания категории "престиж" в социологии заключается, прежде всего, в признании такого условия престижности, как функциональная значимость социоэкономической группы, профессии. Именно таким образом подходят к данному феномену Т.Парсонс (Parsons T. A Revised Analytical Approach to the Theory of Social Stratification, in Bendix R., Lipset S.M. (eds.) Class, Status and Power: A Reader in Social Stratification. Glencoe, Free Press, 1953), П.А.Сорокин (Sorokin P.A. Social and Cultural Mobility. N.Y., 1959), Л.Уорнер (Warner L. Social Class in America: A Manual of Procedure for the Measurement of Social Status. N.Y., 1960). Вместе с тем, Ф.Паркин отмечает трудность определения этой функциональной значимости и говорит о важности изучения последствий приписанной группе престижности, то есть неких социальных благ (Parkin F. Social Stratification, in Bottomore T., Nisbet R. (eds.) A History of Sociological Analysis. N.Y., 1978). Близок к такому подходу и Р.Дарендорф, когда он рассматривает шансы индивидов на обладание частью экономических и культурных благ, предоставляемых обществом, и отмечает несимметричность их распределения (Dahrendorf R. Life Chances. London, 1979). Значительное место понятие престижа занимает в работах Т. Веблена, который использует данную категорию при многомерном анализе "праздного класса" (Veblen T. The Theory of the Leisure Class. N.Y., 1953), и в близкой этому исследованию работе П. Бурдье, в которой последний рассматривает сущность престижа как логику официальной номинации и акт символического внушения (Bourdieu P. La noblesse d'Etat. Paris, 1989). Французский социолог обращается к этой проблеме и в других своих работах, при обосновании феномена культурного капитала (Bourdieu P. Position politique et capital culturel.- Manuscrit, 1978), и при исследовании генезиса социальных классов (Bourdieu P. Espace social et genese des "classes". Actes de la recherche en sciences sociales, 52/53, 1954). Последняя работа очень важна для моей собственной исследовательской стратегии, поскольку в ней Бурдье высказывает близкие моему подходу мысли о том, что ценность "имени" позволяет сохранить и ценность труда. Эти рассуждения напрямую связаны с возможностью трансформации престижа, статуса и с последствиями такой трансформации. В социологии эта проблема получила название "противоречивость статуса", прежде всего - в работах Г.Е.Ленски, рассматривавшего эту противоречивость как состояние рассогласованности, диссонанса различных, присущих индивиду статусов, тесно связанное с социальной мобильностью; им же введено понятие "статусной кристаллизации как процесса гармонизации рассогласованных статусов индивида - дохода, образования, профессии (Lenski G.E. Status Cristallization: A Non-Vertical Dimension of Social Status. American Sociological Review, 1954. Vol.19). В российской социологии анализом кризиса идентичности в условиях радикальных социальных преобразований занимается В.А.Ядов с коллегами, установившие, что в иерархии идентификационных предпочтений россиян преобладают группы "повседневных практик" - семья, коллеги, люди той же профессии (см: Ядов В.А. Социальные и социально-психологические механизмы формирования социальной идентичности личности // Мир России, 1995, N3,4; 1996, N1.

Транссимволический анализ (ТСА) - метод социального исследования, базирующийся на некоторых положениях социологии и психологии знания, социальной эпистемологии и исторической антропологии. Базовая посылка - реальность символична per se, следовательно, необходимо попытаться утилизовать категорию "символ" в прикладных социологических исследованиях. Реальность структурируется и доступна описанию в троичной системе - когнитивного символа (существительное), аффективного символа (прилагательное) и деятельностного символа (глагол). Подробное описание метода ТСА и пример его использования в опросных процедурах см: Кармадонов О.А. Семантика политического пространства: Опыт кросскультурного транссимволического анализа // Журнал социологии и социальной антропологии. 1998, Т.I, ?4.

В категорию "священники" были включены лица, профессионально подвизающиеся на духовном поприще: клир "традиционных" конфессий и руководители "нетрадиционных" религиозных деноминаций.

Вообще жаль, что данная тематика прошла мимо внимания Л.Г.Ионина. Такого рода анализ криминализации, безусловно, обогатил бы и диверсифицировал его теорию "культурных инсценировок". Все таки case study с казаками не очень показательно и весьма локально. См: Ионин Л.Г. Социология культуры. М., Логос, 1996. Васильев Л.С. Предисловие, к Васильев Л.С. (ред.) Социальные организации в Китае. М., Наука, 1981. Юнг К.-Г. Аналитическая психология: Прошлое и настоящее. М., МАРТИС, 1995. С.190.

Помимо упомянутого выше, см: Ядов В.А. (ред.). Социальная идентичность и изменение ценностного сознания в кризисном обществе. М., Ин-тут социологии РАН, 1992; Он же (ред.). Соиальная идентификация личности. М., Ин-тут социологии РАН, 1994. Тощенко Ж.Т. Социальное настроение - феномен современной социологической теории и практики // СОЦИС, 1998, N1.